Какой чин был у значительного лица шинель. Сочинение на тему: «Значительное лицо» и Акакий Акакиевич в повести Н

В произведении «Шинель» герои, в основном, безлики, за исключением основного персонажа - титулярного советника по фамилии Башмачкин, человека без характера, серого, не способного на поступки. Тема «маленького человека» не нова в литературе, но в рассказе она раскрывается своеобразно и глубоко. В творчестве Гоголя описание героев чрезвычайно важно, ведь за каждым именем, словом стоит глубокий внутренний смысл. Для главного героя шинель - сбывшаяся мечта, смысл жизни. С её появлением герой меняется не только внешне, но и внутренне.

Характеристика героев «Шинель»

Главные герои

Второстепенные персонажи

В повести поднимаются вопросы равнодушия, безнравственности, бедности, бюрократизма. Петербург показывается, как холодный город, в котором правит глупость, беспорядок и самодурство. Центральный образ чиновника Башмачкина развивается параллельно с образом самой шинели. Имена героев в «Шинели» практически не называются, что придаёт описываемой эпохе эффект безликости. К характеристике героев повести Гоголь относится крайне щепетильно, мастерски, с иронией. Произведение попало в список самых «революционных» в литературном мире благодаря видению жизни гениальным писателем.

Значительное лицо в повести Гоголя «Шинель» - это собирательный образ. Автор стремился больше передать явление, чем описать конкретного человека, потому и не дал ему индивидуальных черт или имени. Суть его - чиновник, поставленный надо всеми в рамках того департамента, который писатель тоже представил как некий усредненный собирательный образ без официального наименования.

Набросав штрихи для создания внешнего фона, Гоголь все внимание читателя обращает на центрального персонажа - Акакия Акакиевича Башмачкина, титулярного советника того самого департамента.

Характеристика персонажа

(Советский художник-иллюстратор Савва Бродский "У Значительного лица" )

О том, как главный персонаж повести с самого своего рождения занимает отведенное ему в жизни место, писатель рассказывает в самом начале повести. Он скрупулезно описывает портрет человека доброго, но робкого, идеального подчиненного и не способного проявить толику инициативы, кроме как в совершенно безвыходной ситуации.

Встреча Башмачкина со Значительным лицом - тоже вынужденная. В канцелярии, где под его началом служили 10 чиновников, Значительное лицо представляло собой весьма важную особу в генеральском чине. Кому как не такому начальнику позаботиться о менее важных и значительных сотрудниках? Но, нет.

(Игнатьев Ю.М., иллюстрация "Башмачкин перед Значительным лицом", 1970 )

По словам автора, проявлять ум и порядочность генерал мог себе позволить только в обществе равных себе. Если же ему приходилось иметь дело с человеком, сколько-нибудь ниже чином или социальным статусом, то предпочитал молчать. А если уж говорил, как в том случае, когда к нему обратился за помощью Акакий Акакиевич, то стремился не выслушать человека, не вникнуть в его проблему, но еще раз (и погромче) напомнить о собственном заоблачно высоком статусе: «Знаете ли вы, кому это говорите? понимаете ли вы, кто стоит перед вами? … я вас спрашиваю».

Нежный с женой, добродушный к собственным детям, остроумный в общении с приятелями, он мгновенно преображался, случись оказаться в обществе обычных людей. И только смерть человека, кому он отказал в малейшей помощи, заставила немного пересмотреть свое поведение. Ведь теперь он произносил любимую речь: «Как смеете вы…» уже после того, как узнавал, что привело к нему просителя.

Образ в произведении

(Георгий Тейх в роли Значительного лица и Ролан Быков в роли Башмачкина, к/ф "Шинель", 1959 )

Значительное лицо не вызывает симпатии, но не вызывает и уважения. Автор ни словом не упоминает о том, как и за какие заслуги удостоился генерал своего звания. Пренебрежение к людям без иной причины, чем их социальный статус или чин, не показывает умного и энергичного руководителя. Да и в семейной жизни есть в чем упрекнуть Значительное лицо. Имея благополучный брак, он счел допустимым, не скрываясь, посещать любовницу Каролину Ивановну.

Сложилась бы судьба Акакия Акакиевича иначе, окажись в кресле генерала чиновник совсем другого характера? Безусловно. Проявленное (пусть и бездеятельное) участие было способно заставить этого человека бороться с несправедливостью, искать выход. Генерал же не только не выслушал, но напротив, напугал Башмачкина настолько, что сторожа «вынесли почти без движения» морального уничтоженного человека.

Повесть Гоголя «Шинель» была и остается объектом самых разных интерпретаций в работах итальянских исследователей — от статей К. Ребора (1922) и Л. Ганчикова (1954) до содержательного «Предисловия» к переводу повести Ч. Де Микелисa и комментариев переводчицы Н. Марчиалис (1991) .

Обозначенные аспекты далеко не исчерпывают семантики повести. Я не касаюсь более общих проблем - таких, как специфическая фразеология в основе текстовой ткани, особое художественное моделирование времени и пространства, культурная память и т. д. Подчеркну, что это лишь первые подступы к теме, а не исчерпывающее ее исследование.

1. Название повести и три ее героя.

Принято считать, что в «Шинели» только один герой (текстовый субъект) - Акакий Акакиевич. В таком случае можно было бы ожидать появления его имени в названии повести. Этого нет - отчасти, возможно, потому, что в «Шинели» не один, а три героя: Акакий Акакиевич Башмачкин, Петрович и значительное лицо . Двум последним уделено меньше описания, но и они занимают свое место. В заголовок вынесено название вещи - «Шинель», и оно имеет метонимическую и сюжетную связь со всеми тремя героями: Башмачкин заказывает новую шинель, Петрович ее шьет, значительное лицо устраняется от поисков украденной шинели и лишается своей собственной. Этому первому уровню сюжетной связанности трех текстовых субъектов соответствует их глубинная связанность, и вне ее, как представляется, тема человека в «Шинели» может быть понята только односторонне. Здесь важны все детали. Отметим главные, следуя пунктам воображаемой анкеты.

Имя : всегда назван по имени и отчеству Акакий Акакиевич (далее - А. А.), простолюдин Петрович - только по отчеству (хотя у него есть имя Григорий); у значительного лица имени, собственно говоря, нет, хотя оно упоминается однажды, в дружеском разговоре с приятелем, но для окончательной идентификации служить не может: «„Так-то, Иван Абрамович!“ - „Этак-то, Степан Варламович!“» (III, 165; в дальнейшем после цитаты приводим только номер страницы; полужирный шрифт в цитатах мой. - К. С. ).

Род занятий : Башмачкин и значительное лицо - государственные служащие, Петрович - ремесленник, частный предприниматель.

Заметим, что в том и другом случае Петрович занимает срединное положение на условной параметрической шкале, причем его характеристика в микросюжете «пошива шинели» приходится на середину произведения.

С введением социальных и собственно личностных параметров у героев появляются новые черты. Так, деформация личности Башмачкина определяется тем, что его социализацию можно определить как профессиональную: «...он, видно, так и родился на свет уже совершенно готовым, в вицмундире и с лысиной на голове»; «вечный титулярный советник» (с. 141, 143). И это едва ли не полностью определяет суть героя. Полной его идентификации не способствуют ни внешность, ни поведение в ситуациях, не предусмотренных профессией, - например, на вечеринке чиновников он «просто не знал, как ему быть, куда деть руки, ноги и всю фигуру свою...» (с. 160), - ни уникальный мир чувств и мыслей, не связанных с профессией, ни речь, вербализирующая повседневную жизнь. Деформация личности А. А. проявляется также в двух гиперболических и контрастирующих аспектах. Вначале он показан тихим, робким, послушным существом, идеальным воплощением типа служащего-аскета, покорно выполняющего свои обязанности и погруженного полностью в приятный и многоликий мир букв, в их копирование. Это делает его чужим для чиновников и совершенно не похожим на других. Когда его пристрастие к форме букв сменяется страстью к новой шинели, то есть к собственной форме (внешности), он столь же односторонне и гиперболически обретает свойства «иерархического» поведения (показателем служит то, что старая шинель, при сопоставлении с новой, вызывает у него такой же смех, какой она вызывала прежде у его сослуживцев). И эта новая модель поведения, несомненно, вступает в конфликт с его внутренней природой и характером.

Деформация же личности значительного лица определяется его внутренней раздвоенностью. Статус государственного служащего высокого ранга предписывает ему иметь вид строгого начальника и навсегда заученными словами распекать подчиненных: «Знаете ли вы, кому вы это говорите? понимаете ли вы, кто стоит перед вами? понимаете ли вы это, понимаете ли это? я вас спрашиваю» (с. 165). Хотя он обычно именуется значительным лицом и дважды упоминается его «генеральский чин», но индивидуального облика, «своего лица» он не имеет. Вместе с тем, вне своей социальной роли, генерал предстает совершенно иначе: встречаясь со старинным приятелем, он «разговорился очень-очень весело», а с «ровными себе, он был еще человек как следует, человек очень порядочный <...> Сострадание было ему не чуждо; его сердцу были доступны многие добрые движения, несмотря на то что чин весьма часто мешал им обнаруживаться» (с. 165, 171).

Раздвоенность присуща и личности Петровича. Каждой из его социальных ролей соответствует определенное имя: став петербургским ремесленником, он заменил свое имя Григорий отчеством-кличкой Петрович. В трезвом состоянии он следует модели поведения портного, однако, верный «дедовским обычаям», любит выпить, а выпив, вновь становится Григорием, «сговорчивым» и услужливым (с. 148, 152).

Все три героя открыты как добру, так и злу (Петровича, впрочем, многие исследователи, от Ю. Манна до М. Вайскопфа, считают демоном-искусителем), но добро и чин/социальная роль оказываются несовместимы.

2. Семантика повтора.

В тексте «Шинели» обращают на себя внимание многочисленные повторы, относящиеся к А. А. и другим персонажам. Вот некоторые из них.

а) Повтор имени. В сцене, когда «покойница матушка, чиновница и очень хорошая женщина, расположилась, как следует, окрестить ребенка», сам выбор имени при помощи гадания оказывается судьбоносным: «Ну, уж я вижу, - сказала старуха, - что, видно, его такая судьба. Уж если так, пусть лучше он будет называться, как и отец его. Отец был Акакий, так пусть и сын будет Акакий» (c. 142). То есть имя ребенка «повторяет» и имя отца, и, как неоднократно отмечалось, имя преподобного Акакия Синайского, оно «удваивается» в отчестве, удваивая также маниакально-гиперболизированное и синекдохически-одностороннее подражание своим омонимическим двойникам. Так выявляется двойной «социально-генетический код» А. А. - чиновника по рождению (сын чиновника и чиновницы), одновременно покорного и смиренного (греч. ‘невинный’, ‘незлобивый’, ‘послушный’).

б) Повтор «способа существования» героя: «Сколько ни переменялось директоров и всяких начальников, его видели все на одном и том же месте, в том же положении, в той же самой должности, тем же чиновником для письма...» (с. 143). Реализация «генетических кодов» состоит в повторении одной и той же ситуации, которую определяет не «чин» (чиновник девятого класса не должен бы оставаться простым писцом), а смиренное желание Башмачкина жить в своем блаженном мире переписчика.

в) Повтор как основа «профессии», заключающейся в автоматическом воспроизведении уже созданного и даже написанного. Здесь, конечно, самым показательным является случай, когда герою предлагают «из готового уже дела... сделать какое-то отношение в другое присутственное место» и всего лишь «переменить... титул да переменить кое-где глаголы из первого лица в третье» (с. 144-145), а он оказывается неспособным сделать эти изменения. При этом срабатывает тот самый механизм замены личности на «не-личность» (Бенвенист) , который лишает А. А. возможности отождествить себя с пишущим «я» и хотя бы через переписывание стать частью чужого (важного) существования, но иногда «он снимал нарочно, для собственного удовольствия, копию для себя, особенно если бумага была замечательна не по красоте слога, но по адресу к какому-нибудь новому или важному лицу» (с. 145).

Жизнь остальных чиновников также описана как череда повторов: они застывают как марионетки в своих «иерархических» статусах, со своими постоянными привычками, как правило, механически изо дня в день повторяя одни и те же действия в департаментах, одни и те же развлечения после работы, одни и те же анекдоты и сплетни. Автоматизм как бесплодие, время как дурное повторение, не различающее прошлого, настоящего и будущего, то есть то, что противостоит самому понятию жизни, - составляют, очевидно, смысловое наполнение этих повторов. Но в то же время именно этот автоматизм предохраняет чиновников от какой бы то ни было возможности внутренних конфликтов. В отличие от них А. А. оказывается более уязвим из-за своего простого, почти инфантильного воображения, поскольку он построил через копирование букв свой разнообразный и удовлетворяющий его, но при этом еще более узкий и герметически закрытый мир.

Бесчисленные повторы пронизывают текст, составляя как бы его фактуру. Показательно частое употребление обстоятельств обычно, по обыкновению, по обычаю, всегда и, на этом фоне, антонимичных им никогда, в первый раз и под.

Одним из значимых текстовых повторов является номинация брат по отношению к чиновникам, объединяющая их тем самым в одну семью . Этот повтор имеет более сложную семантику и текстовую нагрузку во фрагменте, где описывается воздействие А. А. на некого «молодого человека»: «И долго потом, среди самых веселых минут, представлялся ему низенький чиновник с лысинкою на лбу, с своими проникающими словами: „Оставьте меня, зачем вы меня обижаете?“ - и в этих проникающих словах звенели другие слова: „Я брат твой“. И закрывал себя рукою бедный молодой человек, и много раз содрогался он потом на веку своем...» (с. 144). Слово брат с его двойной семантикой («наш брат чиновник» и брат с евангельскими коннотациями) становится медиатором между удушливым миром чиновничества и миром, где люди наделены состраданием и милосердием.

Из других повторов, существенных для смысла и структуры «Шинели», укажем на слово башмак . Оно является основой фамилии героя (здесь, кстати, есть отсылка к башмачку , а от него - через балладу Жуковского «Светлана» - еще один семантический ход к теме ритуала, гадания, судьбы ). «Генетический код» подтверждается «умножением сущностей» - упоминанием многочисленных Башмачкиных с их общими родовыми привычками: «И отец, и дед, и даже шурин, и все совершенно Башмачкины ходили в сапогах, переменяя только раза три в год подметки» (с. 142). Башмак присутствует также в изображении «какой-то красивой женщины, которая скидала с себя башмак, обнаживши, таким образом, всю ногу, очень недурную» (с. 159). И наконец, после ограбления А. А. «старуха, хозяйка квартиры» встречает его с «башмаком только на одной ноге» (с. 162). Эти эпизоды значимы для линии самого Башмачкина, выступая как ее семиотические метки. Башмак соединяет A. А. и двух женщин, скажем так, разной нравственности (патриархальной и новомодной), они соотносятся, условно говоря, с прежним Башмачкиным и новым, переродившимся, связаны со старой и новой шинелью.

Таким образом мы переходим к главному повтору - двум шинелям Башмачкина. «Шинель», как неоднократно отмечалось, отчетливо связана с темой женщины . Пока А. А. ходил в старой шинели (капоте), «молодые чиновники подсмеивались» над ним и рассказывали истории «про его хозяйку, семидесятилетнюю старуху, говорили, что она бьет его, спрашивали, когда будет их свадьба...» (с. 143). С момента появления «вечной идеи будущей шинели» даже «существование его сделалось как-то полнее, как будто бы он женился <...> как будто он был не один, а какая-то приятная подруга жизни согласилась с ним проходить вместе жизненную дорогу, - и подруга эта была не кто другая, как та же шинель на толстой вате, на крепкой подкладке без износу» (с. 154).

Какая же из шинелей соответствует характеру Башмачкина, какая из них отвечает тому, что можно было бы считать его «индивидуальностью»? Правомочность постановки такого вопроса очевидна, поскольку одежда не только определяет внешний облик, но и формирует личность, внутреннее «Я» . Новая шинель заметно меняет поведение А. А. Мечта о ней приводит к тому, что «в голове даже мелькали самые дерзкие и отважные мысли: не положить ли, точно, куницу на воротник? Размышления об этом чуть не навели на него рассеянности. Один раз, переписывая бумагу, он чуть было даже не сделал ошибки...» (с. 155). В новой шинели он становится веселее, довольнее, развязаннее - ведь «новая подруга» метонимически переносит на владельца представление о «таком же чиновнике, как все», и потому для него уже немыслимы слова: «Зачем вы меня обижаете?» Утрата ее обнаруживает черты зреющего конфликта с обществом: теперь А. А. «кричит», хотя всегда говорил «тихим голосом», угрожает писарям, добиваясь, чтобы они допустили его к частному приставу, манкирует своими обязанностями, добирается, наконец, нарушая всякую субординацию, до самого значительного лица.

3. Принцип зеркальной симметрии.

На этом принципе строится последняя часть «Шинели», в которой А. А. суждено было «на несколько дней прожить шумно после своей смерти, как бы в награду за не примеченную никем жизнь» (с. 169). И то, что произошло с ним, происходит и со значительным лицом примерно в той же последовательности : А. А. в новой шинели идет на праздник к чиновнику - узнав о смерти А. А., одно значительное лицо , «желая... развлечься... отправился на вечер » (с. ??) к приятелю; оба выпивают шампанского - А. А. два бокала , а значительное лицо два стакана ; затем А. А. «подбежал было вдруг, неизвестно почему, за какою-то дамою » (с. 160) - значительное лицо «решил не ехать еще домой, а заехать к одной знакомой даме » (с. 161); после генеральского «распекания» А. А. «шел по вьюге <...> ветер , по петербургскому обычаю, дул на него со всех четырех сторон...» (с. 161) - значительному лицу мешал «порывистый ветер , который <...> так и резал в лицо, подбрасывая ему туда клочки снега, хлобуча, как парус, шинельный воротник или вдруг с неестественною силою набрасывая ему его на голову и доставляя, таким образом, вечные хлопоты из него выкарабкиваться» (с. 167). И, наконец, того и другого хватают за воротник, оба они лишаются шинели . «А ведь шинель-то моя!» - говорит грабитель «громовым голосом» А. А. (с. 161) - «...твоей-то шинели мне и нужно! Не похлопотал об моей, да еще и распек...» (с. 172), - такую реплику призрака «видит» (но не слышит!) значительное лицо . И если А. А., «так и обмер » (с. 167) от окрика значительного лица, то «бедное значительное лицо чуть не умер » от слов мертвеца (с. 172). Неудивительно, что оба, после утраты шинели, возвращаются домой в полном ужасе и плачевном состоянии, при этом повтор дан и на лексическом уровне: A. А. «прибежал домой в совершенном беспорядке : волосы <...> совершенно растрепались; бок и грудь и все панталоны были в снегу <...> печальный побрел в свою комнату, и как он провeл там ночь , предоставляется судить тому, кто может сколько-нибудь представить себе положение другого» (с. 162). Значительное лицо возвратился домой «бледный, перепуганный и без шинели <...> доплелся кое-как до своей комнаты и провел ночь весьма в большом беспорядке » (с. 173).

Чего же лишились в результате оба чиновника? Конечно, не только вещи, но и некоего символа иерархического статуса. В мотиве вьюги и ветра как будто усматривается образ метафорического возмездия - «распеканции» («резал словом» - ветер «режет лицо»). Ветер порождает «вечные хлопоты», он «срывает маски», как и ночной мститель, «сдирающий со всех плеч, не разбирая чина и звания, всякие шинели...» (с. 169). Но если предположить, что только сплетни и страх заставляют жителей видеть вора-мертвеца по ночам в виде чиновника , то символически акт снятия шинели - это знак освобождения. Возмездие оборачивается милосердием, а ветер - торжеством иного, высшего начала и иного суда. С «неестественною силою» космическая стихия, «выхватившись вдруг бог знает откуда», выступает как посланный cвыше знак необходимости нравственного пробуждение человека.

В эту историю вряд ли попал бы Петрович, перед которым лишь раскрывается бездна, разделяющая «портных, которые подставляют только подкладки и переправляют, от тех, которые шьют заново» (с. ???). Для значительного лица и для А. А. исход оказался различным. Поведение генерала существенно изменилось: «Он даже гораздо реже стал говорить подчиненным: „Как вы смеете, понимаете ли, кто перед вами?“; если же и произносил, то уж не прежде, как выслушавши сперва, в чем дело» (с. 173). Заметим, что столь же резко меняется поведение молодого чиновника, проникшегося неожиданной жалостью и состраданием к А. А.: «...и с тех пор как будто все переменилось перед ним и показалось в другом виде » (с. 144). Сходство подчеркивается зеркальным повтором видения: молодому человеку «долго потом... представлялся... низенький чиновник... с своими проникающими словами», а значительному лицу «почти всякий день представлялся ... бледный Акакий Акакиевич, не выдержавший должностного распеканья» (с. 144, ???). Как молодой человек сумел «представить себе положение другого», так, наконец, и значительное лицо после случившегося с ним смог «влезть в другую шкуру», то есть поставить себя на место А. А. Что касается последнего, то для него все заканчивается трагически: не потому ли, что «генеральская шинель» несовместима с его человеческой сущностью, а для существа «никем не защищенного, никому не дорогого, ни для никого не интересного» (с. 169), по некой бесчеловечной логике, не предусматривается места на земле? Или же «виноват петербургский климат» (с. 147), который вместе с «капотом», не спасающим от холода, и состоянием отчаяния доводит А. А. до краха, превращая капот в капут ?

4. Семантика размытости и относительности.

В «Шинели» совершенно особая роль принадлежит стихии - ветру и морозу. Их семантика амбивалентна: являясь «сильными врагами» бедных чиновников, они становятся причиной смерти А. А., но одновременно они же осуществляют возмездие за героя. Повествователь намеренно «напускает туману» и нередко как будто отказывается от своей авторитетной роли (в таких оборотах, как если хорошо помню, если память меня не подводит ), указывает на свою некомпетентность: «Какая именно и в чем состояла должность значительного лица , это осталось до сих пор неизвестным» (с. 164). Принцип намеренной «размытости» отразился и на образе Петербурга. В печатном тексте Гоголь снимает реальные названия улиц и площадей, зафиксированные в черновиках, и оговаривает отсутствие топонимов («...память начинает нам сильно изменять, и все, что ни есть в Петербурге, все улицы и домы слились и смешались так в голове, что весьма трудно достать оттуда что-нибудь в порядочном виде» (с. 158). Этот принцип имеет, как представляется, и свою семантику. Из-за такой неопределенности город предстает как бы скрытым в тумане, за которым нельзя различить ни людей, ни домов, ни улиц и площадей, и превращается в видение. Примерно таким же он становится под воздействием «космических» стихий дождя и ветра. Петербург, овеянный дыханием смерти, соотносится с инвариантом «Петербургского текста», выделенным В. Н. Топоровым . Этот текст - «мощное полифоническое резонансное пространство, в вибрациях которого уже давно слышны синкопы русской истории и леденящие душу злые „шумы“ времени». Текст «предупреждал об опасности, и мы не можем не предполагать, что у него есть еще и спасительная функция». Ключевую оппозицию, задающую смысл этого выморочного места, передает афоризм «где о-пасность, там и с-пасение» , и здесь смерть подразумевает духовное возрождение, а событийный ряд - провиденциальную логику. Повествователю в таком пейзаже отводится роль «мистагога», напоминающего про абсолют христианского императива спасения души и относительности сущего. Показательно рассуждение об «одном значительном лице », который лишь «недавно сделался значительным лицом, а до того времени он был незначительным лицом. Впрочем, - добавляет повествователь, - место его и теперь не почиталось значительным в сравнении с другими, еще значительнейшими . Но всегда найдется такой круг людей, для которых незначительное в глазах прочих есть уже значительное » (с. 164). Иллюстрирует это рассказ о том, как некий титулярный советник, сделавшись «правителем какой-то отдельной небольшой канцелярии, тотчас же отгородил себе особенную комнату <...> и поставил у дверей каких-то капельдинеров <...> которые брались за ручку дверей и отворяли ее всякому приходившему...» (с. 164). Значительность оказывается кажущейся, а ритуал приема посетителя - театральным представлением, свидетельствующем о мнимости окружающего иерархического мира, где каждый постоянно занят подражанием вышестоящим и тем самым демонстрацией собственной значимости: «Так уж на святой Руси все заражено подражанием, всякий дразнит и корчит своего начальника» (с. 164). То есть то, что выдает себя за устойчивое, структурно-определенное, значительное, в сотериологической перспективе христианского искупления и спасения таковым не является. Причем проявление значимости неотрывно от унижения и уничижения низших по рангу. Так, значительное лицо , принимая А. А., сетует: «...что за буйство такое распространилось между молодыми людьми против начальников и высших!» - и намеренно не замечает, что А. А. «забралось уже за пятьдесят лет» и «стало быть, если бы он и мог назваться молодым человеком, то разве только относительно ...» (с. 167). В жизни относительно и само понятие авторитета: в «Шинели» различается «быть авторитетным» и «иметь авторитет», авторитет «внутренний» (интериоризованный индивидом «голос долга», «совесть»), «внешний» (порожденный регламентацией отношений власти и подчинения) и «анонимный» (коренящийся в коллективном бессознательном) . Символом последнего в «Шинели» становится изображенное на табакерке Петровича лицо генерала, которое «было проткнуто пальцем и потом заклеено четвероугольным лоскуточком бумажки» (с. 150). Для Петровичa это напоминание, что он теперь свободный человек и не зависит ни от какого «авторитета», для A. A. изображение генерала таит в себе угрозу, отчего у чиновника мутится сознание.

Литератор-романтик, как правило, склонен был выражать к слову отношение скептическое, возвышенно-недоверчивое. Гоголь как бы вторит такому романтику. Однако теперь у Гоголя писатель, художник оказывается бессилен не перед возвышенным и исключительным, а перед низменным, заурядным, в глубинах которого тоже клубятся сложности, живет и душевная боль, и горечь обид, и социальная скорбь. Эстетика возвышенного прилагается к низменному, и на стыке их внятно слышится косноязычный лепет какого-нибудь Акакия Акакиевича, беспомощное «того…». «Я ваше превосходительство осмелился утрудить потому, что секретари того… ненадежный народ…» - бормочет ограбленный Акакий Акакиевич, представ перед генералом, явившись к «значительному лицу». Другому как понять тебя? Поймет ли он, чем ты живешь?

Не читал Акакий Акакиевич стихотворения Тютчева, незадолго до приключившейся с ним беды, в 1833 году напечатанного в журнале «Молва»; и думал он, что другой поймет его горе. Да не понял другой! И сказал значительное лицо: «Что, что, что? откуда вы набрались такого духу? откуда вы мыслей таких набрались? что за буйство такое распространилось между молодыми людьми против начальников и высших!» И Акакий Акакиевич домой потрусил, и умер он в лихорадке, в жару, причем в бреду он действительно дерзостно «сквернохульничал, произнося самые страшные слова, так что старушка хозяйка даже крестилась, от роду не слыхав от него ничего подобного, тем более что слова эти непосредственно следовали за словом „ваше превосходительство”», Тут, кажется, косноязычный Акакий Акакиевич высказался, запоздало, лишь на смертном одре разрешив вопрос: «Как сердцу высказать себя?» А вместе с ним высказался и Гоголь.

Говоря о «значительном лице», Гоголь не преминул оттенить, что «его сердцу были доступны многие добрые движения, несмотря на то, что он весьма часто мешал им обнаруживаться».

И здесь, значит, сердце себя не высказало. Между душой человека и его словами возникла преграда: положение власть имущего, чин. И душа генерала оказалась богаче слов - косноязычных, несмотря на то, что они были изречены свысока, устрашающе. Гоголь и здесь обнаружил в себе учителя и отца, укоряющего другого отца и учителя: генерал «учился… перед зеркалом» быть учительски грозным; был он притом и «почтенный отец семейства». Таким образом, в мире Гоголя, населенном отцами и учителями, генералу принадлежит весьма достойное место. И он знает о своей учительной роли, он ее репетирует. Но сколько бы генерал ни глядел на себя в зеркало, он не знает себя; а Гоголь, тот его знает получше, как истый учитель.

«Маленький человек», оказавшийся лицом к лицу с вершителем его судьбы, государственным человеком. «Маленький человек», в безумии, в бреду изрыгающий дерзновенные угрозы, обращенные к властям предержащим… «Маленький человек» и его смерть, его убогие похороны… Где это было?

В «Шинели» преломлены события романтической поэмы Пушкина «Руслан и Людмила», и, когда видишь это, перестает казаться сюжетным произволом, нелепостью финал повести, триумф ее героя, воскреснувшего и вернувшего себе похищенную подругу жизни, его «сопутницу». Речь рассказчика в повести «Шинель» - двуобращенная речь: она обращена и к реальности, о которой она повествует; и к романтическим образам, которые она трансформирует. И в «Шинели» вновь оживают герои «Руслана…». Но в «Шинели» - и пушкинский «Медный Всадник».

В «Шинели» есть прямая отсылка к «Медному Всаднику»: чиновники рассказывают друг другу «вечный анекдот о коменданте, которому пришли сказать, что подрублен хвост у лошади Фальконетова монумента». Тема Медного Всадника введена в повесть и она откровенно снижена: бронзовый герой Пушкина явлен так, что поскакать за чиновником-бунтовщиком он не сможет, ибо не солидно же скакать за кем бы то ни было на бесхвостой лошади. Да и вообще, Петр I - уже история. И был он давно, хотя якобы ожил он на одну беспокойную ночь:

* …Грозного царя,
* Мгновенно гневом возгоря,
* Лицо тихонько обращалось…

Гоголь корректирует ситуации «Медного Всадника», этой «петербургской повести» Пушкина. В «Шинели» находят отзвуки и описанные Пушкиным трагические беды столицы, и веселый быт петербуржцев. У Гоголя жертва, бедный чиновник, в жару, в бреду видит разбойников. Правда, не зарезали они чиновника, а только шинель отобрали; но на то и существует современная Гоголю подлинная реальность, чтобы возвышенные преступления превращались в ней в гадости помельче, попрозаичнее, так же, впрочем, ведущие к гибели жертвы этих незатейливых гадостей. И умирал Акакий Акакиевич, и в бреду «видел он Петровича и заказывал ему сделать шинель с какими-то западнями для воров, которые чудились ему беспрестанно под кроватью, и он поминутно призывал хозяйку вытащить у него одного вора даже из-под одеяла…»

И далее - смерть героя, «Акакия Акакиевича свезли и похоронили». А поименовав скудные вещички его, Гоголь бросает: «Кому все это досталось, бог знает…». И Петербург остался без Акакия Акакиевича. И в трагедии своей, и в смерти сравнялся он с императором-исполином, косвенно, но несомненно послужившим виновником и его гибели. И на него «нестерпимо обрушилось несчастье, как обрушивалось на царей и повелителей мира…»

Неожиданное упоминание о царях и повелителях мира в соотнесении с событиями «петербургской повести» Пушкина обретает глубокий смысл: царь, повелитель мира лицом к лицу встретился с «маленьким человеком» именно там; но лишь сейчас окончательно выясняется, что и царям, и их подданным бывает одинаково плохо, хотя при данном социальном устройстве они никогда не поймут друг друга, не уживутся; и у Пушкина царь, властелин, повелитель мира гоняется по Петербургу за оскорбившим его «маленьким человеком», а у Гоголя, напротив, «маленький человек» после смерти своей гоняется за ставленником царя, тоже повелителем и властелином. Там - высшая власть преследует бедняка-чиновника, здесь - бедняк-чиновник преследует высокую власть. Плохо чиновнику: сыпали ему на голову бумажки, глумились над ним.

Но и императору тоже неважно: скажем, хвост у бронзовой лошади отпилили, шутка ли! Но утверждают, что хвост этот - одна из трех точек, на которые опирается знаменитый памятник императору. Значит, кто-то ухитрился лишить царствующую особу точки опоры, поставил ее под угрозу крушения. А потом - наводнение, и от стихии, как от разбойников, гибнет один чиновник. А нет наводнений, так просто разбойники по столице слоняются и убивают другого чиновника. Для верноподданных все это беда, но и для императора тоже. И Гоголь не был бы отцом своих героев и проникновенным учителем их, если бы не понимал их бед и не сострадал бы им, рассказывая об их злоключениях.

Хорошо известно, что «Шинель» рождалась из реального случая: некий чиновник ценою невероятных лишений купил дорогое охотничье ружье, но в первый же день охоты оно зацепилось за камыши, упало в воду, исчезло на дне. Сослуживцы сделали складчину и купили бедняге новое ружье. Но по мере того как Гоголь обдумывал рассказанный случай, все изменилось: ружье сменилось шинелью, появилось «значительное лицо», одолела героя болезнь, смерть пришла, а за ней воскресенье настало.

Угнетенный, беззащитный, одинокий - такова характеристика Акакия Акакиевича. Она позволяет его отнести к особому типу литературных персонажей. Башмачкин - «маленький человек». Этот тип был создан Пушкиным в повести «Станционный смотритель».

Таков чин Акакия Акакиевича. Характеристику своему герою Гоголь дает в самом начале произведения. Таких, как Башмачкин, называли вечными титулярными советниками. Дело в том, что подняться на следующую ступень в иерархии чинов и званий Акакию Акакиевичу не суждено. Робкий человек настолько угнетен своим положением, что уже, казалось бы, не обращает никакого внимания на издевательства молодых чиновников.

«Бессловесное существо» - такой эпитет использует автор для полноты характеристики Акакия Акакиевича. Титулярный советник безропотно сносит насмешки сослуживцев. В департаменте с ним не здоровается даже сторож. Главное качество в характеристике Акакия Акакиевича - незаметность.

Работа у Башмачкина самая что ни на есть ничтожная. Он каждый день переписывает различные документы, бумаги. Титулярный советник настолько свыкся со своей жалкой социальной ролью, он настолько одинок, что монотонное, неинтересное занятие для него стало главным в жизни. Башмачкина не интересует смысл, содержание бумаг. Однажды один из начальников предложил ему более сложное задание, но тот не справился. «Дайте я лучше перепишу что-нибудь.» - жалостливо попросил Башмачкин. С тех пор его оставили в покое. Он так давно переписывает бумаги в департаменте, что, кажется, так и родился - немолодым, в мундире и с лысиной.

Почему Акакий?

Гоголь рассказывает историю происхождения странного имени героя. Почему не Моккий, не Соссий и не Хоздазат? И такие варианты предлагали матери будущего титулярного советника. Женщина не смогла выбрать имя своему сыну и решила назвать его в честь отца. В этом обнаруживается бездумная привычка следовать традициям, излишняя консервативность. Образ Акакия Акакиевича в повести «Шинель» дополняет его далеко не аристократическая фамилия. Гоголевский персонаж имеет низкое происхождение.

Детство, юность Акакия Акакиевича прошли незаметно. Он так бы и переписывал бумаги до глубокой старости. Но трагическая история с шинелью погубила Акакия Акакиевича. Цитат, остроумных и метких, из произведения Гоголя можно выудить немало. В начале повести автор отмечает: «бедствия, рассыпанные на жизненной дороге Башмачкина, встречаются на пути не только титулярных советников, но даже тайных, действительных, надворных и всяких советников, даже и тех, которые не дают никому советов, ни от кого не берут их сами».

Шинель Акакия Акакиевича

Наступили суровые петербургские морозы. Башмачкин вдруг обратил внимание на свою старую Шинель, которую в департаменте давно прозвали капотом. И у него появилась цель. Акакий Акакиевич возмечтал о новой шинели, которая ему, конечно, была не по карману. Титулярный советник получал в год жалование в размере четырехсот рублей.

Для приобретения новой шинели Акакию Акакиевичу пришлось несколько месяцев голодать, отказаться от чая, не зажигать свечей, ходить осторожно, дабы не испортить сапоги. Как ни странно, такие жертвы вдохновили Башмачкина. Ведь у него появилась цель, а вместе с тем некоторая уверенность, твердость во взгляде. Еще одна цитата из повести: «Огонь показывался порою в глаза его». Эта фраза очень важна в описании Акакия Акакиевича.

Обновка

В течение нескольких месяцев почти каждый день титулярный советник являлся к портному Петровичу, дабы узнать о судьбе шинели. Он так долго и часто думал о ней, что она стала для него не просто вещью, а «близкой подругой». И наконец-то счастливый день наступил. Петрович принес Башмачкину шинель. Акакий Акакиевич облачился в нее и отправился на работу. Это, пожалуй, был единственный счастливый день в его жизни.

Шинель Башмачкина произвела фурор в департаменте. С титулярным советником, человеком маленьким и незаметным, вдруг заговорили ласково, с уважением. Один из начальников даже пригласил его к себе на именины. Но насладиться счастливой жизнью титулярному советнику было не суждено. В этот же вечер шинель украли.

Сокрушительный удар

Постоянные невзгоды человек может переносить лишь в том случае, если он не знает о том, что такое счастье. Башмачкин привык за многие годы, а было ему около пятидесяти, к своему жалкому социальному положению в обществе. Шинель в произведении Гоголя - это не просто предмет гардероба. Это важный образ, символизирующий и счастье, и социальное положение, уважение окружающих. Башмачкин внезапно обрел все это (ведь ранее его никогда не приглашали ни на именины, ни на любое другое торжество), но тут же потерял. Это стало для него сокрушительным ударом.

Значительное лицо

На следующий день Башмачкин отправился в департамент в своей старой шинели, той самой, которую молодые чиновники прозвали капотом. Многие сослуживцы прониклись к Акакию Акакиевичу состраданием. Ему посоветовали обратиться за помощью к одному из начальников - человеку, который совсем недавно пошел на повышение. Башмачкин отправился к «значительному лицу». Но здесь произошел случай, который титулярного советника.

Начальник был человеком неплохим. Однако высокий чин не позволял ему продемонстрировать своих положительных качеств. Несчастный, забитый Башмачкин появился в его кабинете. Значительное лицо, даже не выслушав посетителя, принялось кричать и топать ногами. Маленький человек ненадолго потерял сознание, пришел домой и слег в горячке. Через несколько дней он умер.

Жизнь после смерти

Никто не заметил гибели маленького чиновника. О его смерти в департаменте узнали только через несколько дней после похорон. К слову сказать, «значительное лицо» чуть позже одумалась и послало в департамент узнать о судьбе маленького чиновника, потерявшего сознание в его кабинете. Но было слишком поздно - Башмачкин умер.

Гоголь решил восстановить справедливость, которой нет и никогда не было в нашем мире, хотя бы на страницах своей повести. Он подарил Башмачкину несколько дней после смерти. Еще некоторое время среди петербуржцев ходили слухи о призраке Башмачкина, который бродит по мосту в поисках шинели. Покойный чиновник пугал прохожих, срывал с них одежду. Мертвец исчез лишь после того, как повстречал своего обидчика, того самого страшного «значительного» начальника. Сорвав с него шинель, он исчез навсегда. Так Башмачкин отомстил за всех униженных и оскорбленных. А значительное лицо отныне на подчиненных не бранилось, голоса не повышало.

Образ Акакия Акакиевича в повести "Шинель" очень трагичен. Но самое печальное, что своего героя Гоголь создал на основе жизненного опыта. Башмачкин есть в каждом классе, в каждом коллективе. Башмачкины повсюду. Более того, в каждом из нас есть что-то от гоголевского персонажа.